Арлан Бреннан, командор Звездного Патруля, невольно обманул Антонию. Он не вернулся на планету на следующем витке… Едва только девочку извлекли из грязного кокона, который заменял ей одежду, скафандр и дыхательную маску, как с ней начались конвульсии. Лицо, и без того бледное, сделалось голубым от удушья, горлом пошла пена. За считанные секунды Антония провалилась в глубокую кому. Бортовой медик в панике вогнал ей в вену два кубика гибернала, чтобы хоть как-то затормозить жизненные процессы. «Чем она там дышала? — орал он на ни в чем не повинного Бреннана. — Что за газовая смесь была у нее в скафандре?!» — «Какой, к дьяволу, скафандр? — отбивался Бреннан. — Она дышала атмосферным воздухом!» — «Так вот: в нашем воздухе она умирает! Она никогда им не дышала, ты понимаешь?!» — «Я не могу вернуть ее назад, — мрачно сказал Бреннан. — Мы только что ушли из-под самого паскудного метеорного дождя, который я в жизни видел…» — «Если мы в течение трех часов не доставим девочку на „Сирано“, она погибнет…» — «Доставим, — обещал Бреннан. — Доставим за полтора часа, хотя бы меня черти съели».
На галактическом стационаре «Сирано де Бержерак» Антония, больше похожая на китайскую фарфоровую куклу, оставалась в коме недолго. Уже вечером того же дня она угодила в руки реаниматологов, специально вызванных с Титанума, ближайшего мира Федерации. Ее поместили в герметический бокс, заполненный газовой смесью, сходной по составу с той, что всю жизнь окружала ее на Мтавинамуарви. Антония пришла в себя, хотя по-прежнему выглядела затравленным зверьком. Каждое новое лицо приводило ее в панику. Персонал стационара не сговариваясь окрестил ее «девочкой-Маугли», а какой-то острослов тут же переделал это прозвище в «мауглетку». Прибывший тем же рейсом детский психолог, однако же, сумел завоевать ее доверие — он носил пышную и не слишком опрятную светлую бороду. И он сделал правильные выводы: в первое время к «мауглетке» допускались только женщины и бородатые мужчины.;. Исключение было совершено для Бреннана. «Привет, — сказал тертый звездоход, волнуясь, как школяр. — Помнишь меня? Я выполнил свое обещание и вернулся на планету. Только, видишь ли, я не нашел место, где ты могла жить так долго. Ведь ты была там не одна?» Антония кивнула, отводя взгляд от жуткого лица. «Мы просмотрели твои кристаллики. С тобой должны были оставаться по меньшей мере двое взрослых. Что с ними?» — «Они уснули», — еле слышно ответила Антония. «Понятно, — ответил Бреннан, хотя на самом деле понимал крайне мало. — А ты можешь подсказать мне, как найти дорогу в твой дом? Или, еще лучше, нарисовать? Я принес тебе мемограф… ведь ты знаешь, как им пользоваться?» Антония кивнула, хотя новый мемограф никак не напоминал то, чем ей приходилось пользоваться в Убежище. Прибор скользнул внутрь узилища сквозь зашторенное изолирующим полем окошко. «Я подожду», — сказал Бреннан и уселся в кресле напротив прозрачной стены бокса. Антония рисовала, повернувшись к нему спиной. «У меня есть дочь, такая же, как ты, — промолвил Бреннан, чтобы хоть чем-то заполнить затянувшуюся паузу. — Она тоже любит рисовать. Ее зовут Анна-Матильда. Хочешь с ней познакомиться, когда поправишься?» — «Нет! — проскрежетала „мауглетка“. — Меня зовут Антония Стокке-Линдфорс, и я никогда не поправлюсь, потому что я и так здорова!» — «Конечно, ты в полном порядке…» — пробормотал обескураженный Бреннан. «Вот твой рисунок, — почти выкрикнула Антония и протолкнула мемограф через окошко. — Но ты все равно ничего не найдешь без, меня!»
Она была права. Ни Бреннан, ни его товарищи, ни один человек из числа сотрудников «Сирано» не смогли хоть как-то интерпретировать схему «Храма мертвой богини», выполненную в четырехмерной системе координат. Пришлось связаться с кафедрой полиметрической математики Сорбонны… Полученное заключение гласило: «Девочка феноменально талантлива, но над вами просто потешается. Прилагаемая схема имеет своей целью лишь запутать вас или направить по ложному пути…»
Спустя полтора месяца Антония Стокке-Линдфорс, чистенькая, коротко стриженая, упакованная в джинсовый костюмчик, почти полностью адаптировавшаяся к земному воздуху, почти избавившаяся от своих многочисленных фобий, почти здоровая по общечеловеческим нормам, летела в салоне грузопассажирского галатрампа на Землю. Это было ее первое сознательное космическое путешествие. Она натерла носик об иллюминатор, пытаясь хоть что-то разглядеть в кромешной темноте за бортом. «А до Мтавинамуарви отсюда далеко?» — спросила Антония сопровождавшую ее Риву Меркантини, сотрудницу Вселенского приюта святой Марии-Тифании. «Полагаю, очень далеко, милая», — ответила тифанитка. «Там остались мама Тельма и папа Стаффан, — сказала Антония. — Они спят. Но я вернусь за ними. Обязательно вернусь и разбужу». — «Конечно, дорогая», — сказала Рива, отметив про себя, что работавшие с Антонией психологи, утверждая, что-де «из-за критических ошибок воспитания в период первоначального формирования личности девочка определенно не способна питать к кому-либо чувства глубокой привязанности», явно заблуждались…
— Тебе так и не позволили вернуться домой? — спросил я.
— Сказали, что я еще маленькая, чтобы принимать такие решения.
— А… знакомая песенка.
— Я все равно вернусь.
— Ты думаешь, твои родители просто спят?
— Я уверена. Эти годы были для них непрерывным погружением в сон. В этом мире все спят. Просто одни уснули раньше, а другие позже.
— Ты хочешь сказать, что и Эйнар… и даже Аксель Скре и другие крофты…